Приглашаем посетить сайт

Мое знакомство с М. Е. Салтыковым

В течение 1873 года, отрываясь лишь для небольших текущих дел, я работал над повестью "Печать Антихриста" - из деревенской жизни. Работал я над ней с увлечением, и "зеленую" тетрадь с этой повестью в своих странствованиях но России я возил с собой. Как только находилось время, днем или ночью - в минуты бессонницы, я раскрывал тетрадь и брался за карандаш. Писал я эту повесть и в Петербурге, и в Москве, где был проездом, и в Усмани, и в селе Никольском-Кабаньем (в усадьбе Н. И. Кривенко), и даже в вагоне. Я кончил ее в начале марта 1874 г., и целый месяц после того я еще сидел над нею, перечитывая и раздумывая над некоторыми ее страницами.

В начале апреля я отнес повесть в редакцию "Отечественных Записок" и отдал ее Некрасову. Мне предложили прийти за ответом через три недели. В этот раз я видел в редакции, кроме Некрасова, лишь А. Н. Плещеева, бывшего секретарем "Отеч. Записок": я пришел рано, когда ближайших сотрудников Некрасова еще не было в редакции.

Через три недели, придя за ответом, я застал в сборе всю редакцию. Тогда, кроме Некрасова и Плещеева, с которыми я был уже знаком, я в первый раз увидал: Салтыкова, Елисеева, Демерта, Михайловского, Скабичевского, Ник. Курочкина...

- Вашу рукопись я передал Салтыкову... Он читал ее! - сказал мне Некрасов. - Вот я сейчас познакомлю вас, и вы переговорите с ним... Михаил Евграфович ! - крикнул он своим слабым надтреснутым голосом.

Салтыков в ту минуту стоял с Плещеевым у окна. На зов Некрасова он оглянулся вполоборота и тяжелой, неторопливой поступью пошел к нам.

- Вот, Михаил Евграфович, автор "Печати Антихриста"... Сдаю вам его с рук на руки! - добродушно шутливым тоном промолвил Некрасов и, пожав мне руку, отошел к бильярду, где его ожидали какие-то посетители.

Первое впечатление, произведенное на меня нашим знаменитым сатириком, было не особенно приятное. Его серьезное лицо, густые нахмуренные брови, большое pince-nez в темной черепаховой оправе, сердитый взгляд, как мне показалось, словно с недовольством надутые губы - не понравились мне. Его глухой голос, говор, ворчливый тон, жесты, - все в нем мне показалось грубо, отпугивало меня. Он напомнил мне одного строгого директора гимназии.

- Мы берем вашу повесть... - проворчал он, не спуская с меня глаз и поблескивая своим ужасным pince-nez. - Только вот насчет заглавия... "Печать Антихриста"... Что такое!.. Надо переменить... Что это за " печать"! 1) [Конечно, нельзя требовать, чтобы чрез 30 лет я помнил и передавал буквально происходившие разговоры, но смысл и тон их я хорошо помню и стараюсь, сколько могу, передавать их с приблизительной точностью].

Я ему возразил, что из повести ясно видно, что это за "печать".

- Так-то так, да все-таки неловко... - продолжал он. - Лучше - попроще... Надо придумать что-нибудь другое... А то, Бог знает что, - "Печать Антихриста"! Испугать можно... Да что ж мы... пойдем - сядем! - перебил он себя на полуслове и увел меня в глубину комнаты.

Несколько секунд мы сидели молча.

- Ну, например, скажем, "История села Смурина"? - подумав, предложил Салтыков.

- "История села Горюхина" Пушкина... - заметил я.

- Гм! Да... положим... - проворчал мой собеседник. - Ну, "Летопись"... "Хроника", что ли...

Так мы и порешили.

- Вот еще что... - заговорил Салтыков. - Не можете ли вы подписаться псевдонимом... Вы до сего времени работали в "Деле", у Благосветлова, и теперь вдруг появитесь у нас...

- Но ведь, я полагаю, оба эти журнала прогрессивного направления! - отозвался я.

- Да, но... все же мы разных, как говорится, лагерей, не одного прихода... Знаете, как-то неудобно... Нет, уж вы, пожалуйста, изберите какой-нибудь псевдоним, на первый раз! - настаивал Салтыков.

Я обещал придумать псевдоним и сообщить ему.

Для меня было совершенно безразлично, как ни подписать повесть, и через несколько дней я написал Салтыкову, чтобы он под рукописью вместо моей фамилии поставил "Вологдин". Таково было происхождение моего псевдонима, которым я впоследствии часто пользовался.

Кратко переговорили об условиях: кроме гонорара, редакция была должна сделать мне отдельное издание "Хроники" (в количестве 1200 экз.).

"опростился", редакторская суровость слетела с него, и сатирик-громовержец обратился в приятного, веселого и очень для меня симпатичного собеседника. При виде такой чудесной метаморфозы я подумал: вот уж именно "наружность иногда обманчива бывает, иной - как зверь, а добр, тот ласков, а кусает"... В жизни не раз мне вспоминалась эта мораль крыловской басни.

- А ведь я узнал в вашем романе одного из наших тверских земцев! - с улыбкой заговорил Мих. Евг. и назвал одну фамилию.

Я сказал, что он угадал, что я именно это лицо имел в виду.

- Похож, похож! - посмеиваясь, говорил Салтыков.

Поговорили о тверских земских деятелях.

Потом Мих. Евг. поинтересовался узнать: с кого списан Кряжев 1) [действующее лицо моего романа], из жизни какой местности взяты мною факты, кто такая Лизавета Петровна 2) [действующее лицо моего романа], действительно ли у меня есть письмо Лисина 3) [действующее лицо моего романа], с кем еще из тверитян я знаком и т. д.

Проговорили мы битый час, если не дольше.

"В первый раз он может напугать, - думал я. идя из редакции в свой Тюремный переулок. - Но он только с виду суров и мрачен... Он добрый!"

Так, приблизительно, резюмировал я впечатления, полученные мною при первом знакомстве с М. Е. Салтыковым.

В письме от 20 мая Салтыков, между прочим, сообщал мне: "Что же касается до Вашей рукописи, то извините меня: я еще не успел приступить к ее редактированию. Но прошу Вас быть уверенным, что я в ущерб ей ничего не сделаю. Об одном считаю долгом предупредить Вас: времена тяжелые наступили, и. 5 No "Отеч. Записок" арестован и, вероятно, будет сожжен. Рукопись Вашу я беру в деревню, куда выезжаю в субботу. Мы думаем начать печатание ее с августовской книжки"...

Мих. Евг. провожал в деревню свою семью, но жена его с детьми еще не приехала на вокзал.

- И вы скоро пойдете в деревню? - спросил я его.

- Да, скоро... - ответил он. - И рукопись вашу увезу с собой... еще перечитаю все... посглажу кое-где... Но вы, пожалуйста, не беспокойтесь! Я ведь не испорчу...

Вскоре после того и я уехал на лето к родным, в Вологодскую губернию.

Осенью, по возвращении в Петербург, я стал большею частью видаться с Мих. Евг. у него на квартире, в его рабочем кабинете. Тут я окончательно убедился, что под этой суровой, мрачной, угрюмой наружностью скрывался очень добрый, даже мягкий человек...

- Вчера я перечитывал последнюю главу вашей "Хроники"... - сказал он, хмуро посматривая на ворох лежавших перед ним корректурных листов. - Невозможно ее пускать... я сократил ее! Жаль, а сократил...

- В отдельном издании, Мих. Евг., я восстановлю все, что вы из этой главы выбросите! - самым решительным тоном заметил я.

- Восстановляйте, восстановляйте! сделайте милость... - насмешливо промолвил Мих. Евг., сердито комкая корректуры и что-то разыскивая под ними. - Одной сожженной книгой будет больше, а вы при своей храбрости останетесь... Что ж, восстановляйте! Дело ваше...

Он вытащил из-под корректуры мою, уже растерзанную "зеленую" тетрадку и прочитал вслух несколько отрывков из последней главы.

я вам, как они на майскую-то книжку набросились...

- Да, но у меня-то в последней главе что уж такого особенного!.. - начал было я убеждать Мих. Евг., но он перебил меня.

- Гм! "Что особенного! Что особенного!" - передразнивающим тоном заговорил он. - Младенец вы... оттого и не боитесь! А вот поживите с мое... да еще с ответственностью за журнал...

И он выразительно махнул рукой.

Из последней главы моего романа Салтыков оставил лишь одну страницу. Все, пропущенное им, как я сказал, мною было восстановлено в отдельном издании.

"Хроника села Смурина" была послана в цензуру.

Начальник Глав. Упр. по делам печати перед тем только что умер, другой не был еще назначен, и книга моя попала в цензурное чистилище во время смут междуцарствия.

Кажется, 4 или 5 янв. 1875 г. "Хроника" поступила в мое распоряжение или, как говорится, "вышла в свет". С торжествующим видом я принес книгу Михаилу Евграфовичу.

- Ну, счастлив ваш Бог! - сказал он, просмотрев окончание романа, за которое он так опасался. - Видно, под благоприятным созвездием вы родились... Рад, очень рад, что вышло так счастливо!

И было видно, что он не пустую фразу говорил, а действительно от души, искренно порадовался со мною по поводу того, что мою книгу "черти цензурные не слопали"...