Приглашаем посетить сайт

Пуришев Б.: Костер Шарль Теодор Анри

КОСТЕР Шарль Анри, де [Charles de Coster, 1827--1879] - бельгийский писатель. Р. в Мюнхене, в семье управляющего делами папского нунция. Рано потеряв отца, начал вести жизнь, полную лишений. Окончив, несмотря на теснившую его нужду, университет, К. некоторое время служил в государственном архиве, где ознакомился с материалами, оказавшими значительную помощь его последующим лит-ым работам. В 1858 издал книгу "Фламандских легенд" (Légendes flamandes), несколько позднее - сборник новелл "Contes brabançons", не давших ему ни известности, ни достатка. В 1867 выходит в свет значительнейшее создание К., также не имевшее успеха - роман из эпохи борьбы Нидерландов с испанским владычеством: "La légende d'Ulenspiegel et de Lamme Goedzak" (Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке), для написания к-рого К. использовал свое знакомство со старинными хрониками ("История Нидерландов" Ван Метерена, 1599, и др.), а также с произведениями писателей и публицистов XVI столетия. Неуспех романа, без сомнения принадлежащего к числу наиболее замечательных явлений новой европейской лит-ры. объясняется рядом причин. "Уленшпигель" локален по своему колориту. Это "фламандский" роман, спрос на к-рый так возрастает в XX в. (Роденбах и др.). Однако в эпоху К. "фламандское" движение в искусстве в сознании передовых представителей бельгийской буржуазии невольно ассоциировалось с "фламандским" движением в политике, развивавшимся под знаком реакционного клерикализма. Промышленная буржуазия, потерпевшая в 1870 поражение на выборах благодаря голосованию фландрских городов, приведших к власти католическую партию, не могла увлечься "фламандским" романом К. В то же время для сторонников католической партии (партии кулачества и некоторых групп буржуазии) "Уленшпигель" был неприемлем хотя бы уже потому, что в нем антиклерикальная тенденция выражена с особой силой. Тех и других от романа отталкивала развиваемая в нем мысль о необходимости воссоединения Бельгии и Голландии, от к-рой Бельгия отложилась в 1830. Социальные же идеи произведения (идеи о социальной справедливости, о возмездии за кровь погибших от рук сильных и богатых), намечающие близость К. к наиболее передовым слоям мелкобуржуазной интеллигенции, оказались заслоненными от широкой аудитории необычной для 70-х годов структурой романа, чуждого господствовавшему в искусстве того времени натурализму. В своей творческой практике Костер восходит к фаблио, Рабле, Монтеню, нидерландским мастерам XVI--XVII вв. Однако при всем своем пристрастии к прошлому К. не пассеист. Его манит эпоха юности буржуазной культуры, ее полнокровность, стихийность и вместе с тем красочность, нарядность. К. обращается к Ренессансу, чтобы современная буржуазия могла осознать свой почтенный возраст, ознакомившись с его романом, а "народ", представленный в "Уленшпигеле" гл. обр. городскими и сельскими ремесленниками, мог узнать о неотомщенных еще в полной мере преступлениях господствующих классов и церкви и о своем былом героизме, которому суждено вновь проснуться, как Тилю, сыну Клааса, в конце романа.

"Уленшпигеля". Несмотря на широко развернутую документацию (введение в роман подлинных текстов проповедей XVI в., отрывков из старинных песен и т. п.), это не исторический роман, а скорее документированная легенда о борьбе гёзов, т. е. "нищих", точнее - "рвани" (прозвище нидерландских инсургентов), с папой и Филиппом II. Тиль Уленшпигель (облагороженный герой лубочной фламандской книги "Het Aerding Leben van Thyl Uylenspiegel", из к-рой К. заимствует ряд глав) не только неугомонный забавник, к-рый бродит по свету, бесстрашно насмехаясь над чванством и высокомерием дворянства, жадностью монахов и проч., постепенно перерождающийся в стойкого гёза, он - "дух, Фландрии", не умирающий никогда, вечно юный, как и его возлюбленная Неле - любовь Фландрии, над которой не властно время. Уленшпигель вездесущ. В образе шута он забавляет короля, под видом живописца проникает во дворец ландграфа, в одежде крестьянина, подмастерья, солдата посещает города и села, заглядывает в дома горожан, трактиры и мастерские ремесленников. Он необычайно зорок, страна простирается перед ним помостом для мистерий, и он видит, что вверху разместились "кровопийцы народные, внизу - жертвы, вверху - грабители-шершни, внизу - работящие пчелы, а в небесах кровью истекают раны Христовы". Став гёзом, он выковал в себе великую ненависть к угнетателям. Но он не одинок. Его дополняет ставший его другом и спутником толстопузый простак Ламме Гудзак - брюхо Фландрии, средоточие "фламандской" стихии романа. Массивное тело Ламме, выступающее в атмосфере обильной жратвы, как бы отягощает роман, наполняет его грузом торжествующей плоти, придавая ему тем самым своеобразную монументальность. Именно Гудзак дает К. повод обращаться к старым нидерландским мастерам. Груды съестного, все эти разнообразные колбасы, вино, пиво, пирожки, жирная ветчина, ароматные жаворонки написаны К. в манере великолепных натюрмортов Снидерса. Рисуя интерьеры заезжих дворов и трактиров с их необузданным весельем и побоищами, К. широко пользуется полотнами Тенирса и Ван-Остаде, и, нужно ему отдать справедливость, достигает уровня своих учителей. На плоскости названных героев романа (нижний этаж общественной жизни) размещены автором и другие персонажи, из к-рых выделяется "ведьма" Катлина, доведенная до безумия пытками инквизиции. С ней связаны "магические" эпизоды "Легенды": видения Уленшпигеля, вызывающие в памяти жуткие, озадачивающие своей причудливостью фантасмагории Иеронима Босха и Питера Брейгеля.

"Уленшпигеле" мир палачей, грабителей-шершней. Первых автор любит и жалеет, вторых ненавидит. Он беспощаден в изображении Филиппа II, этого "коронованного паука с длинными ногами и разверстой пастью", к-рый сидит в мрачной твердыне Эскуриала и плетет паутину, чтобы запутать фландрский народ и высосать кровь из его сердца. Он беспощаден к хищным епископам и тучным монахам, мозги к-рых заплыли салом, к "великой матери людей" - католической церкви, пожирающей своих детенышей, всюду сеющей смерть и слезы, костры и дыбу. Сцены зверств инквизиции сделаны К. с поразительной силой (сожжение Клааса, суд над Катлиной и др.).

дворянами в своих узко-сословных интересах, оно вскоре стало всенародным, причем на первый план выдвинулись общественные низы: масса городской и сельской мелкой буржуазии. К. отлично схватывает эту массовость движения и высокий героизм его незаметных участников. Массовые сцены являются почти неизменным фоном "Уленшпигеля". Но, как известно, во Фландрии движение гёзов потерпело неудачу; оно было предано дворянством и крупной буржуазией, лишь только в силу своего размаха из национального стало перерастать в классовое. И Костер заставляет негодующего Уленшпигеля петь "песнь о предателях", одна из строф которой кончается словами: "Нас предали попы и баре. Корысть учила их предать. Песнь о предателях пою я". И Уленшпигель, сопутствуемый Неле, уходит жить в высокую сторожевую башню в ожидании тех времен, когда можно будет вновь вздохнуть воздухом свободы, повеявшим над Бельгией. Буржуазные критики и историки лит-ры, восхваляющие роман К. в качестве "национальной библии Бельгии", обычно замалчивают эту его социальную устремленность. Они предпочли использовать произведение К. во время мировой войны, для шовинистической агитации шедшей под знаком "немецких зверств".

Выше говорилось о близости К. к Рабле, в "предисловии совы" автор сам признается в этом. Близость эта проявляется в языке, полном архаизмов, отчасти в композиции, поскольку "Уленшпигель" подобно "Гаргантюа и Пантагрюэлю" представляет собой сплав комических новелл во вкусе фаблио (некоторые их них антиклерикальны: "Чудо св. Ремакля" и др.) с главами публицистического характера, с эпизодами, исполненными высокого драматизма (движение гёзов, инквизиция, сцены суда. У Рабле: "Остров пушистых котов"), в пристрастии к аллегорической маскировке мысли, в игре слов, в бойком диалоге - цепи отточенных, остроумных ответов (кн. 1, гл. XIV, XVI и др.) и проч. Наряду с этим в К., не ставившем себе в "Легенде" собственно реставраторских, чисто стилизационных целей, виден и мастер XIX в., младший современник Э. Сю натурализма поэтика К. не могла не казаться старомодной точно так же как идейное наполнение "Уленшпигеля" в эпоху борьбы промышленной буржуазии за политическую гегемонию не могло не казаться представителям официальной критики по меньшей мере неактуальным. Будучи идеологом той части современной ему интеллигенции, которая в процессе стремительного развития промышленного капитализма сошла на низшие ступени социальной лестницы, К. выступает обличителем сложившегося порядка. Однако пафос "Уленшпигеля" чужд какой-либо определенной классовой направленности. Ненависть К. к "грабителям-шершням", делающая его союзником широких слоев угнетенных, не ведет к конкретным социальным выводам. Став "жертвой", он всего лишь приблизился к "работящим пчелам", не порвав однако прежних классовых связей. Отсюда неустойчивость, противоречивость в мировоззрении Костера, борьба в нем различно направленных элементов, от религиозно-мистического осознания мира (магические эпизоды "Уленшпигеля") до идей мести за кровь угнетенных.

I. Уленшпигель, изд. "Современные проблемы", М., 1916 (еще ранее в трех перев., 1915--1916); Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, перев., примеч. и вступ. ст. А. Г. Горнфельда, 2 тт., изд. "Всемирная литература", М. - П., 1919 (лучший перевод); др. изд. Гиз, П., 1920; изд. "Молодая гвардия", М., 1925 (оба изд. сокращены); изд. "ЗИФ", М., 1928.

"Голос минувшего", 1913, IX; Фриче В. М., Национальная библия Бельгии, "Голос минувшего", 1915, I; Рецензии: Тугарин, "Книга и революция", 1920, III, IV; Степанов И., там же, 1920, VI (с критикой изд. "Всемирной литературы"); Запровская А., "Книгоноша", 1925, N 31--32; Desombiaux M., Premiers romanciers nationaux de Belgique, 1919.