Приглашаем посетить сайт

Воспоминания.
Знакомство с Горьким

[Знакомство с Горьким]

Мне приходилось часто проходить мимо конторы Знания, и каждый раз я думала о Горьком, потому что Антон Павлович Чехов говорил мне, что ему необходимо знакомство с женщинами: "Горький - дикарь, - говорил он, - а женское влияние стерло бы его острые углы, сделало бы его культурнее, мягче". И он советовал мне: "Познакомьтесь с Горьким, Вы не пожалеете!".

Мне самой очень хотелось познакомиться с Ал[ексеем] Макс[имовичем], но случая все не представлялось. В один из его приездов в Петербург много говорили об одной его выходке в театре: он, Скиталец и не помню, кто еще, сидели в буфете и пили чай. Публика узнала Горького, и сейчас же кругом него собралась толпа. Некоторые только замедляли шаги, проходя мимо столика, где он сидел; другие совсем останавливались и безо всякого стеснения разглядывали его в упор. Рассказывали, что Горький вдруг сердито оглянулся, потом уставился кому-то прямо в лицо и очень громко спросил: "Что я вам, балерина, что ли, что вы так на меня смотрите?!"

Был еще случай в театре Комиссаржевской, когда шла его пьеса, если не ошибаюсь, "Дачники". Публика частью аплодировала, частью шикала. Горь[кий] вышел на вызовы, но так как шиканье не прекратилось, он рассердился и крикнул какую-то дерзость.

Одни были в восторге от этих его выходок, другие обиженно возмущались, третьи просто забавлялись. Во всяком случае разговоров о Горьком было много, и мне все больше хотелось узнать его лично. Уж не помню, под каким предлогом я пошла в контору издательства Знание, познакомилась с Константином Петровичем Пятницким, секретарем Горького, и вышло так, что мне пришлось зайти к нему вторично. "Ал[ексей] Макс[имович] здесь, - сообщил он мне. - Хотите поговорить с ним? Если он не занят, он Вас примет!" Но я не успела ответить, как дверь из соседней комнаты отворилась, и на пороге показался Горький. Он хотел что-то сказать К[онстантину] П[етровичу], но, увидев меня, вопросительно взглянул на Пятницкого.

- Это писательница Авилова, - сказал Константин Петрович. - Познакомьтесь!

- Вот черт! Никогда и не слыхал, что есть такая писательница, - удивился Алексей Максимович.--Вы где же пишете?

Я назвала несколько органов печати.

- Как же я вас прозевал? - удивился Горький. - Принесли что-нибудь нам?

- Ничего не принесла. Мне кажется, я не подхожу для Знания.

- Кажется! Ей кажется! - насмешливо передразнил меня Горький. - Ну идите сюда ко мне, сударыня, потолкуем!

Но мы не успели выйти, как в контору довольно шумно ввалилась толпа учащейся молодежи. (Далее несколько строк неразборчиво. - Н. А.).

- Я отказываюсь выступать на вашем вечере! - закричал Алексей Максимович. - Но разве я сказал, что отказываюсь помочь вам?

Он быстро повернулся, подошел к письменному столу и открыл средний ящик, из которого торчал ключ. Я стояла как раз около этого ящика и могла видеть, что в нем было много денег, не аккуратными пачками, а брошенных небрежно, врассыпную. А[лексей] М[аксимыч] сгреб в горсть, сколько попало, и, кажется, собирался еще прибавить, но К[онстантин] П[етрович] быстро подбежал и успел отстранить Г[орького], захлопнуть ящик и, заперев, сунуть ключ в карман. Алексей Максимович, улыбаясь, оглянулся на него.

- Платежи завтра, платежи! - тихо сказал Пятницкий. - Эх, Алексей Максимыч!

- Ну, ну, не буду больше...

Алексей Максимыч вернулся к молодежи и сунул кому-то деньги.

- Вот, товарищи, это вместо выступления. Или у меня другого дела нет? Хоть все брось и только выступай на ваших вечерах!

Я скорее плюхнулась, чем села на диван в его кабинете: это Горький помог мне сесть, слегка надавив мне руки выше локтей.

- Вот, сударыня, теперь побеседуем. Видели, какой народ? Хороший народ, а говорить врозь не умеют. У нас вообще мало кто умеет говорить. Вы можете не готовясь сказать хоть маленькую речь?

- Нет, не могу!

- Странно! Почему это? Если не совсем глуп и владеешь словом...

- Да, вам, наверное, этого не понять. Вы когда-нибудь испытывали чувство застенчивости?

Горький засмеялся.

- Застенчивость - это глупость, сударыня. Ее легко побороть. Надо дерзить, и не будет застенчивости!

- Да разве вы-то застенчивы?

- Очень. И это мучительно. Делаешься глупой и смешной.

- А я бы про вас этого не подумал!

- Потому что мне с вами легко, а бывает...

- Ну как же бывает?

- Да вот, например, отнесла я свою повесть в В[естник] Евр[опы], ну и пошла потом за ответом: принята или забракована? Очень волновалась! едва заставила себя войти в дверь редакции, а то все проходила мимо. Ну, позвали меня прямо к Стасюлевичу. Не знаете его? Михаил Матвеевич Стасюлевич. Совсем не страшный, а какой-то будто рассеянный, равнодушный. Спросил меня: - Ваша статья по какому вопросу? - Не знаю почему, этот вопрос меня очень смутил. За меня ответил секретарь. Он стоял сзади, у камина. - А-а, повесть... беллетристика, - протянул старик. - Так вы принесли повесть? - Я совсем растерялась. - Видите ли, Матвей Стасюлеевич, - начала я, спохватилась и быстро поправилась: - Простите, Стасюлей Матвеич... - Ну, а потом... потом у меня было только одно желание: провалиться сквозь пол, или тут же умереть, или проснуться и понять, что у меня кошмар. За моей спиной как-то странно откашливался секретарь, его будто душило...

Алексей Максимович засмеялся.

- А он будто и не заметил ничего, не улыбнулся, не нахмурился...

- Так вот что, сударыня, мы этому Стасюлею больше ничего не дадим. Что напишете, тащите ко мне! И то, что уже напечатали, тоже тащите, мы тут разберем.

- Зачем вы зовете меня "сударыня"? Меня зовут Лидия Алексеевна. Очень неприятно эта "сударыня" от вас...

- Да ведь черт вас знает. Ведь вы все-таки дама? Ведь так?

- А я совсем не привык иметь дело с дамами. Это совсем как будто особая порода. Всего пугается и пищит. Вы не курите?

- Курю.

- О! Разве дамы курят? Впрочем, вы писательница... Мы закурили и разговор как-то перескочил на музыку.

- На меня музыка очень действует, - признался Горький. - Если уж очень хорошо, хочется вскочить, разбить окна и закричать на улицу что-нибудь такое... сильное...

- Непременно окна бить! Не помню, впрочем, чтобы я на самом деле бил, а хочется. Да, музыка чудесная вещь.

Мы условились, что на следующий же день принесу в контору книги В[естника] Е[вропы] с моими повестями и еще кое-что из других журналов, и я протянула Алексею Максимовичу руку, чтобы проститься. Он пожал мне руку. Да, он пожал, и сколько мне надо было выдержки, чтобы не запищать, как пищит особая порода, называемая дамами! А когда я вышла на улицу, я увидала, что у меня средний палец в крови! Это мое кольцо... впилось и расцарапало кожу. Я помахала побелевшими пальцами и засмеялась: завтра колец на правую руку не надену.

Я шла и припоминала: все время я внимательно смотрела на Ал[ексея] М[аксимовича]. Какой же он? Я знала и видела по портретам, что он очень некрасив, и когда он вышел из кабинета в контору, я еще больше в этом убедилась. Но когда он стоял и говорил с молодежью, в его фигуре, в выражении лица появилось что-то новое, неожиданное и спутало первое впечатление. Он любил эту молодежь, молодежь любила его, и это взаимное чувство смягчало и красило его черты. Было ли ему радостно, что он может помочь этому "хорошему народу" в таком необходимом деле, и что эта помощь будет дана и принята по-хорошему, не как благотворительность. Может быть, так, может быть, иначе, но столько красоты душевной выражала тогда вся его фигура, что мне казалось, что я вижу другого человека. А когда он говорил о музыке и как ему хочется бить окна - это был еще третий Горький, сознающий свою силу, громадный талант, сознающий свое право, бесстрашный борец, требующий от жизни свободы и справедливости.

На другой день мне не удалось поговорить с Алексеем Максимовичем: он был очень занят, но он все-таки вышел ко мне из кабинета в контору и взял у меня папку книг. "Когда все прочту, потолкуем. Я хочу сам прийти к вам, но сделайте так, чтобы нам не мешали. Я приду, если обещаете, что никого постороннего не будет. Можете обещать?" - "Могу", - уверенно ответила я. "Тогда приду. Лучше всего вечером. О дне я вам сообщу".

- Рукопись принесли? - спросил К[онстантин] П[етрович].

- Ничего готового у меня нет, - сказала я. - Принесла кое-что напечатанное.

Он хотел просмотреть.

не я, мы давно бы прогорели с нашим Знанием. Для него деньги имеют только ту цену, что он может их отдать. Видели вчера? Получит где-нибудь крупную сумму, себе ничего не оставит, а свалит ко мне в этот ящик. Но что толку? дай ему волю, и он очень скоро все назад выгребет, вот так, горстью, не считая. Не даю, он сердится. Да ведь как сердится. А что мне делать? Вся денежная часть на мне. Подойдут платежи - бери, откуда хочешь. Вот я и держусь зубами за каждый рубль, зря бросать не даю. И не дам вам аванса, так и знайте! А ведь уже предлагал? Сознайтесь! Такое мне с ним наказание!.. Всякое терпение может лопнуть! Не дам вам аванса! Что хотите - не дам!

¹

Примечания

¹ Отрывок не окончен. Насколько мне известно, в "Знании" Лидия Алексеевна не печаталась. Что Горький посетил ее, видно из другой части мемуаров (см. выше).