Приглашаем посетить сайт

Тарасова Татьяна: М. А. Булгаков и власть - на материале писем

М. А. Булгаков и власть:

на материале писем

За последние годы в печати появилось немало различных материалов, касающихся творчества М. А. Булгакова. Авторы многих публикаций обращаются к теме художника слова в произведениях писателя. Действительно, начиная с 20-х годов, эта тема занимает всё большее место в творчестве Михаила Афанасьевича. Инте рес к ней писателя далеко не случаен: создавая образы художников, Булгаков вольно или невольно раскрывает и собственные взгляды на предназначение писателя, говорит о своей писательской судьбе и о ситуации, сложившейся в конце 20-х годов. Одним из источников обострения интереса к теме художника были и реальные взаимоотношения М. А. Булгакова с властями. Полное представление об этих отношениях дают письма писателя в 20-30-е годы.

Написанные в середине 20-х - начале 30-х годов, в тяжелейший период жизни писателя, когда все его пьесы были запрещены, ни одна строка не появлялась в печати, тяжёлая душевная депрессия угнетала художника, эти письма совершенно по-особому раскрывают нам Булгакова - писателя и человека. Они позволяют читателю увидеть отношения творца с властями, проследить, как нарастает драматизм судьбы мастера слова.

Уже в 1921 году в письме К. П. Булгакову звучит мысль писателя о понимании того, что его произведения - вовсе не то, что требуется, “ведь это индивидуальное творчество, а сейчас идёт совсем другое”. Вероятно, в этом М. А. Булгаков был прав, опасения его оправдались, а потому далеко не случайно спустя 7-8 лет положение дел писателя резко ухудшилось. Он, мастер, творец, не имеет никаких средств к существованию, оказывается оторванным от круга читателей, что и становится одной из причин его обращения в письмах к властям. В этом мастер видел последнюю попытку получить возможность существования, к которой он прибегает как к вынужденной мере.

Первое его письмо И. В. Сталину (июль 1929 года) - последнее усилие. На него Булгаков ещё возлагал большие надежды: он верил в то, что оно поможет изменить отношение к нему как к писателю и человеку. “... Не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться более в пределах СССР <...> нельзя, доведённый до нервного расстройства”, Булгаков обращается к Сталину с заявлением, в котором просит отпустить его с женой за границу на любой срок. Сам писатель расценивает этот свой шаг как “писательское уничтожение”. Однако он идёт на него, так как иного выхода не находит.

Полны горечи, разочарования и боли его слова, обращённые к Н. А. Булгакову: “... не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут <...> вопрос моей гибели - это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдёт чуда”. В это время становится очевидной неприемлемость произведений М. А. Булгакова, что обрекает писателя на гибель.

Запрещение творчества мастера влечёт за собой и лишение средств к существованию, о чём говорит художник слова в письме, адресованном А. С. Енукидзе (3 сентября 1929 г.): “... уничтожение меня как писателя уже повлекло за собой материальную катастрофу (отсутствие у меня сбережений, невозможность платить налог и невозможность жить, начиная со следующего месяца, могут быть документально доказаны)”.

Если в первом письме И. В. Сталину (июль 1929) ещё звучала вера, надежда писателя на лучшее, то спустя два месяца Булгаков видит “бесплодность всяких попыток”. Отчаявшись, в это время он пишет А. М. Горькому: “Всё запрещено, я разорён, затравлен, в полном одиночестве”. Нетрудно представить себе состояние художника, загнанного в угол, лишённого всего, уничтоженного, но не сломленного. Надежды, возлагаемые им на власти, не оправдались; более того, всё творчество М. А. Булгакова пытались уничтожить: “... всё, что написано мной за 10 лет работы в СССР, - уничтожено. Остаётся уничтожить последнее, что осталось, - меня самого”.

Михаил Афанасьевич в условиях неимоверной трудности всё же старался выполнить свою писательскую задачу как должно, но приходит к выводу, что “обречён на молчание и, очень возможно, на полную голодовку”. В письме Н. А. Булгакову 16 января 1930 г. он сообщал: “... корабль мой тонет, вода идёт ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть”. К марту 1930 года положение писателя стало просто-напросто трагическим.

Литературные выпады против М. А. Булгакова превратились в политические обвинения. “Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне, - писал Михаил Афанасьевич. - Из них: похвальных было 3, враждебно-ругательных - 298”.

Писали о “Булгакове, который чем был, тем и останется, НОВОБУРЖУАЗНЫМ ОТРОДЬЕМ, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы” («Комсомольская правда», 14. X. 1926 г.).

Тяжёлым ударом для писателя стало 18 марта 1930 года сообщение Главреперткома о неразрешении к постановке «Мольера». Сколько сил было вложено М. А. Булгаковым в эту пьесу, сколько работал он над источниками, читал, делал выписки. Драму о художнике создавал он в неимоверно трудных условиях травли и гонений.

В письме Правительству писатель признавался, что доведён до крайности последней акцией официальных властей: “Скажу коротко: под двумя строчками казённой бумаги погребены - работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных специалистов бесчисленные отзывы - блестящая пьеса...”

бесполезными, но, однако, Михаил Афанасьевич адресует властям не одно письмо, так как им руководят не только личные причины. Булгаков преследовал при этой переписке ещё и иную задачу: в письмах даны своеобразная писательская программа, своё видение, представление о художнике. Мастер слова говорит в них о долге писателя - борьбе с цензурой и призывах к свободе печати. Свобода - вот что, по мнению Булгакова, является главным и необходимым условием творчества. “Я горячий поклонник этой свободы, - заявляет Михаил Афанасьевич, - и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода. Вот одна из черт моего творчества, и её одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР”.

В письмах М. А. Булгакова властям звучат мысли о назначении писателя, уверенность в его праве открыто, честно выражать свои убеждения, неприятие “политических кульбитов” и приспособленчества в любом виде. В них явно прослеживается, везде - сквозь боль, отчаяние, резкость - стремление служить Отчизне, быть полезным своей стране: “Я невозможен ни на какой другой земле, кроме своей - СССР, потому, что 11 лет черпал из неё”.

Говоря о собственных, глубоко личных писательских сложностях, Булгаков описывает климат страны, проясняет в письмах складывающуюся в двадцатые годы ситуацию, когда советская критика, по словам В. Ходасевича, находилась “накануне того, чтобы провозгласить вполне инквизиционное положение, в силу которого литература должна быть уничтожена, чтобы избавиться от греха, в котором она пребывала по самой своей природе”. Литература в эти годы переживала самый тяжёлый, может быть, роковой период существования, который В. Ходасевич называет “эпохой литературного террора, когда любое слово есть повод для самых неожиданных обвинений”.

«Конармия» И. Бабеля и «Голый год» Б. Пильняка, то теперь имеют право на существование книги, показывающие лишь положительные стороны жизни, а потому всякая сатира считается клеветой. “Не мне выпала честь выразить эту криминальную мысль в печати, - писал Михаил Булгаков. - Она выражена с совершеннейшей ясностью в статье В. Блюма (N 6 «Лит. газ.»), и смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу: ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ СТРОЙ”. В письмах дан литературный и политический портрет писателя, как выразился Михаил Афанасьевич. В них предстаёт перед нами человек чести и большого личного мужества, для которого “невозможность писать равносильна... погребению заживо”. “Во мне, - пишет М. А. Булгаков, - есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких”.

Булгаков оказывается, пожалуй, единственным, кто не следует слепо указаниям властям, творчество его индивидуально, отлично от других: “На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя”. Писатель открыто говорит в письмах о своём призвании, о трагедии мастера, вынужденного молчать.

как отказ от профессии он считал малодушием: “Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал - погибнет”. Так, вся жизнь М. А. Булгакова была борьбой с властями, борьбой за возможность трудиться и творить.

Письма писателя позволяют увидеть его взгляд на острейшие общественные и литературные проблемы времени, критику рапповского вульгарно-социологического подхода к художественному творчеству. Всё это определяет значение писем не только для понимания творчества писателя, но и для характеристики соответствующего периода развития советской литературы, для понимания сути конфликта между художником и властями в середине двадцатых годов.