Приглашаем посетить сайт

Логинова-Муравьева Т.: Воспоминания

Мое знакомство с Буниным было не совсем обычным. В ноябре 1935 года была устроена "Выставка русских книг". В очень неудобной позе, сидя на полу, я рисовала плакат, когда надо мной раздался насмешливый голос:

- А что вы тут делаете? - я в сердцах подняла голову и осеклась - Бунин!

- Стараюсь написать плакат, да очень уж неудобно!

Отвернувшись, я почувствовала, как краска заливает лицо. И. А. заметил мое смущение и стал задавать мне вопросы один за другим: где я живу, с кем, что делаю, откуда приехала... и вдруг расхохотался.

- Вот так написала! - Выводя буквы _exposition, я пропустила _ti_! Плакат испорчен, досадуя:

- Это вы меня смутили! Что за допрос, не буду отвечать!

Я встала, чтобы направиться к устроителям. Бунин не отходил:

- Так вы с характером, вот какая! Значит, вы художница, а я поэт, давайте встретимся, поговорим! Позвоните мне. - И на билетике первого класса метро он написал номер телефона.

В сущности, я была очень польщена и несколько дней колебалась: звонить или нет? Но любопытство взяло верх. Ответил мне женский голос: "Вам Иван Алексеевича? Ян, тебя". Голос показался мне особенным, скорее трескучим, чем мелодичным. Зато голос И. А. был исключительным по его необычайным интонациям, он актерски пользовался ими. Это первое свидание в кафе на площади Ла Мюэт, во время которого Бунин говорил, а я слушала, не веря, что сижу с великим писателем, навсегда в моей памяти. Узнавши, что я живу почти что по соседству, Бунин довольно часто звонил, чтобы посидеть в кафе, пойти в синема, однажды пригласил в шведский ресторан. В ту же осень Гончарова и Ларионов устроили обед в честь Бунина в испанском ресторанчике, который Гончарова, декорировала. В тот вечер я познакомилась с Верой Буниной. Держалась она прямо, с большим достоинством, бархатное платье обтягивало ее еще стройную фигуру, лицо показалось мне приветливым и моложавым. Наталья Сергеевна Гончарова училась в Москве в той же гимназии Стоюниной, что и Вера Бунина. По ее словам, Вера была первой красавицей во всей гимназии. Лицо точно из белого мрамора, и синие глаза сияли, как звезды. Встретились мы еще на балу у писателей. Она продавала с другими дамами в буфете пирожки и сласти и ей было не до разговоров. Меня же больше интересовал И. А., который часто подсаживался к нашему столу. Я не представляла себе тогда, что дружеские отношения наши будут продолжаться 25 лет, до самой смерти Веры Николаевны в 1961 году.

Бунин плохо переносил парижские дожди, часто болел гриппом и мечтал о "блаженном юге". Так и в этом, 1936, году он долго хворал и ранней весной уехал с В. Н. в Грасс. Я скучала, и мне тоже захотелось провести лето в Грассе. На мое письмо И. А. ответил, что не советует: "летом Грасс пустыня". Но в этой "пустыне" была дача Бельведер, и меня тянуло туда... Встретили меня Бунины радушно; на даче с ними жил Зуров, с которым я познакомилась за обедом; сервировал провансальский повар Жозеф. Это была вся роскошь, которую позволяла себе семья нобелевского лауреата.

В июле Бунин оживился - приехали на юг парижане: Зайцевы, Алданов, Фондаминские, Цетлины, та литературная и около литературная среда, без которой И. А. не мог жить и которая в этом году Бунину еще более была необходима, так как он тосковал от отсутствия Г. Кузнецовой. Молодое женское общество развлекало его и вдохновляло, а его как раз не хватало! Помню одну прогулку вдоль канала над Грассом. И. А., Зайцев, Зуров шли впереди, а дамы отставали. Вера Зайцева была в ударе и много оживленно рассказывала. Потом В. Н. сказала мне: "У Веры больше таланта и блеска, чем у Бориса".

Дача Бельведер, с огромной пальмой у входа, которая за эти полвека еще выросла. Пальма давала тень на площадку перед домом, на которой стояли большой стол, стулья, кресла. Тут пили чай и вели бесконечные разговоры - русская литературная стихия, которой предводительствовал "Князь", как я прозвала И. А. позже.

Обстановка была очень скромная. И после Нобелевской премии Бунины удовлетворялись малым. Если им случалось проводить зиму не в Грассе, то это скорее потому, что вовремя не наняли Бельведер. Так было в 38 году: сняли дачу La Dominante в Beausoleil. Есть фотография Бунина "С Олечкой на коленях" - на этой даче жила с ними Ляля Жирова с дочерью, о которых В. Н. писала мне в каждом письме.

Но пришла война, и в сентябре 1939 года Бунины навсегда расстались с Бельведером. На шоссе Наполеона, на крутой горе над Грассом, была дача Жанет, принадлежащая вдове капитана Юбера, англичанина, который построил также часовню немного выше, совсем в сосновом лесу. Дача сдавалась, так как во время войны владелица уехала в Англию. Помню переезд, поразило меня то, что книги и журналы десятками были выброшены прямо на пустырь и мокли под дождем. Дача была барская. Мягкие кресла, диваны, ковры. У И. А. прекрасный кабинет с огромными окнами и дивным видом на холмы и долину. У Веры Николаевны комната с застекленным балконом, там стояли горшки с цветами и тахта, где она оставляла ночевать тех, с которыми любила поговорить "по душам", а таких было немного. Время было военное. Гостей извне ждать можно было только по счастливой случайности, а домочадцы, которые нашли приют на вилле Жанет, по словам В. Н., "не сходили до нее".

на Жанет. Но, увы, много писем не сохранилось. Те, которые мне удалось разыскать, передают атмосферу их дома, трудности их жизни в 1939-1945 годы, отношения с домочадцами, любовь ее к Олечке, ее редкую отзывчивость на чужое горе. Так пронзила ее судьба моей тети, которой она деятельно помогала во время болезни, и это будучи сама полубольной. Письма 1944, 1945 года полны подробностями о состоянии больной...

Дача Жанет была последней на высотах Грасса, и добраться до нее было трудно. Ходить в город за провизией, носить тяжелые мешки в гору было не под силу. В доме жили молодые еще женщины, Галя Кузнецова, Марга Степун, Ляля Жирова с Олечкой, Леня и Аля. Но как-то так выходило, что, несмотря на установленное дежурство, больше всех выпадало работы хозяйке. Зуров был на положении больного, так как приехал из санатории, его нельзя было тревожить. Ляле тоже надо было отдыхать. Однажды встретила я В. Н. в городе и пригласила посидеть в кафе: "Не могу, никак не могу, Марга осталась без папирос и ждет меня!!!" "Почему же ей не спуститься самой за папиросами?" "Нет, что вы, у нее часто подымается температура!".

И так всегда преувеличивала В. Н. чужие недомогания и преуменьшала свои. Также в заботах о других она никогда не выставляла себя. Поистине, "правая рука не знала, что творит левая". И все же, никак нельзя было ее назвать сентиментальной, слащавости в ней не было. Слащавость не уживается с юмором, а в ней было как раз много юмора. Очень любила она пошутить, посмеяться, прозвища...

Так, в памятный год начала войны, в день ее именин, задумали мы переодевания... и бал! Олечка была просто в восторге от этой затеи! Она сделалась Эльфом, Ляля Ундиной, В. Н. я смастерила корону и стала она навсегда Никой-королевой (Никой прозвала ее Олечка). Мне достали красный платок, красный пояс, кинжал и превратили в "несвирепого корсиканца". Это прозвище "Корсиканец", а впоследствии сокращенно, "Корси", стало моим именем. Надо сказать, что мои рассказы о Корсике, где провела я лето 1935 года, пришлись очень по душе В. Н. и И. А., и они часто расспрашивали меня о всех приключениях на "Иль де Ботэ", вплоть до ареста военным патрулем заблудившихся туристов, заключения в крепость, как "шпионов", и конечного освобождения. Никой называла я В. Н. во все годы нашей дружбы. Иван же Алексеевич введен был в княжеское достоинство - "князь от литературы", или просто "Князь", на что он снисходительно улыбался. Все это было описано в моих воспоминаниях "Живое прошлое", с иллюстрациями, помещенных в 84 томе "Литературного Наследства".

Если письма из Грасса в Лион, где мы с мужем работали во время войны, полны описаниями всего пережитого, всех невзгод, холода, голода, недомоганий всех собравшихся под Бунинский кров, надо сказать, что всегда болевший в Париже И. А. сравнительно благополучно перенес военные годы, я думаю благодаря климату "блаженного юга". Несмотря на это, редкие строки ко мне И. А. были жалобны: "Написал с десяток рассказов, да кто их будет читать?.." "Как работать без архивов, а архивы в Париже!.." Вера же Николаевна никогда не жаловалась, жалела других, но не себя, старалась находить хорошее во всем: в раннем вставании, в "ночном" солнце, в стоянии в очередях, в отрезанности от всего, "чем мы в сущности живы". "Мало кто к нам поднимается, можно углубиться в "Беседы с памятью". Очень много читаю". И всегда перечень прочитанных книг.

"Что принесет он нам и всем?"

В марте уже готовы чемоданы для переезда в Париж. На мое письмо, в котором я тревожусь об перемене климата для И. А., Ника подробно отвечает мне, что я серьезно не подумала, что переезд жизненно необходим: надо устроить вечер чтения, надо запродать книгу, в случае болезни есть русские доктора, аптеки, не дай Бог попасть в провинциальный госпиталь, "что видно на примере Вашей тети" - "Для одного лекарства для нее И. А. обегал в Ницце все аптеки!" Со всеми ее доводами нельзя было не согласиться, а все же было тревожно, когда первого мая Бунины проехали через Лион в Париж.

И действительно, настало для В. Н. "жаркое время", как написала она в письме Е. П. Ставраки. Надо было подготовить Вечер чтения, который дал 30.000 франков, столь необходимых. Но И. А. был простужен, "я чувствовала, как ему было трудно читать". Переписка наша продолжалась. Но теперь главным для В. H. были изыскания средств, устройство вечеров, и не только для И. А., а и для Лени. "Быстрая помощь", продажа книг, "слезные письма имущим"... Как-то она писала мне, что про нее сказали: "Это легко - брать деньги у одних и давать другим!" "А попробуйте-ка, тогда увидите, как это трудно". Но для В. Н. трудности не были препятствием, преодолевать их было каким-то спортом, настолько была она сильна духовно.

В то время квартира на улице Жак Оффенбах была перенаселена: Ляля с дочкой поселились в ней еще до отъезда жильцов, до конца войны, потом туда вселился Леня. Приехавшим с юга остались всего две комнаты. В одной спал И. А., там же был его письменный стол, в столовой спала Ника. При этой тесноте трудно было ему разбирать архивы, писать и вообще жить нормально. Все было заставлено вещами, негде повернуться в небольших комнатах. Это особенно ощущалось после виллы Жанет и барского его кабинета. Но И. А. был готов на все жертвы для милой Олечки, и это заселение продолжалось годами. Как я уже отмечала, терпение В. Н. было безгранично, но и терпение И. А. вполне соответствовало ему. Я никогда не перестану удивляться доброте И. А. Он никогда не препятствовал Вере Николаевне в ее начинаниях помощи ближним и дальним, он поощрял ее! Поэтому всегда около них были люди, и никто не уходил с пустыми руками после всегдашнего чаепития. Это мог быть совет или адрес полезный, или знакомство с издательством, или рекомендация. Ко всем проявлялся живой интерес и благожелательство. Поэтому и приходило к ним столько народу, литературного и всякого.

Но после 1946 года начались болезни. (Письма этого года не сохранились. Увы!). Всегдашние простуды заставили И. А. поехать на юг в "Русский дом" в Жуан ле Пэн, но без В. Н., которая всегда была ему необходима. На следующий 1947 год "не удалось устроить И. А. в зелень", и Бунины провели все лето в жарком Париже. Зато чудно отдохнули на океане Ляля, Олечка и Леня. В октябре был последний вечер чтения И. А., на котором удалось быть мне с мужем. О впечатлении от вечера я написала в моих воспоминаниях. К счастью, этот вечер дал им возможность поехать на холодные месяцы в "Русский дом" вдвоем. И в январе 1948 года Бунины были уже в Жуан ле Пэн.

"большевизанствующего"... "Для человека со слабым сердцем всякое волнение яд", - пишет В. Н., посылая мне копию ее письма к Цетлиной, помеченную 1 января 48 года. Все письмо 3 февраля тоже посвящено этому поразившему их событию: "Мы тихо, мирно сидим, взявши десятилетние паспорта, ни о чем не думаем, кроме того, как поправить здоровье Яна, а они сообщают, что мы чуть ли не в путь дорогу собираемся..." Она прибавляет: "Еще не отдохнула, и отдохну ли?" "Ян не очень радует меня: его основная болезнь обострилась"... 20 марта В. Н. пишет, что собираются возвращаться в Париж 23 апреля. "Надоело жить в богоугодном заведении. Ян все равно воздухом почти не пользуется...".

Наконец, переезд в Париж и большая новость: Ляля нашла мужа, т. е. друга, и переезжает к нему с Олечкой. В квартире становится свободнее. Новость другая - устройство вечера для Лени 5 июня. 24 июня описание вечера: "Леня сошел с рук, теперь на очереди Ляля: устройство лотереи _ддля нее".

"а то каждый день приходят", "Яну нужен покой"... Опять вся тяжесть вечера Лени на ней. Опять беспокойство о Ляле: "У нее нелады с бель-мер". Свои собственные недомогания. Приемные дни сокращены: два раза в месяц, бывало до 20 человек... "Князь все задыхается, бедный... ".

Также не сохранились письма 1950 года: поездка на юг до середины июня, здоровье И. А. - малокровие, удушье. В октябре я неожиданно узнала об операции в конце августа, от которой Князь очень ослаб. Теперь В. Н. неотступная сиделка у тяжко больного, но все же окончание гимназии Олечкой празднуется у Буниных: летом 1951 года приглашен грамофон гремит с 5 часов до 11 вечера; все пляшут до устали. Вход взрослым запрещен. А рядом Князь старается заглушить душивший его кашель и терпеливо ждет конца веселья... Я уверена, что из всех эмигрантских писателей только у Буниных можно было увидеть такое самоотречение.

Но тучи на горизонте все сгущаются и близится катастрофа. "У нас большое горе, - пишет В. Н. 18 октября 1953 года, - заболел тяжело Леня... Сейчас он в дорогой клинике, 100 тысяч в месяц! ... Делаю все возможное, чтобы продержать его там... Помолитесь о нем...". "А дома тоже невесело. Князь опять перенес воспаление в левом легком. Много думает и говорит о смерти. Я держусь, Бог дает силы".

Да, сильная духом, слабая телом, Вера Николаевна безропотно несла на себе неимоверную тяжесть. Поддерживала ее только молитва. "Лезу из кожи, чтобы добыть средства... стучусь в сердца, занимаю, пока держусь", - пишет она 3 ноября (за 5 дней до кончины И. А.). "Главное мучает, что нет положительно времени для "слезных писем", чтобы... окончательно спасти Леню". Это в то время, когда у самих Буниных было крайнее безденежье и для лечения И. А. надо было обращаться к друзьям, В. Н. умудрялась доставать огромные суммы для "спасения Лени". Чувство ответственности - если не она, то кто же поможет их питомцу? А Иван Алексеевич тоже видел в ней все спасение и... не отпускал даже из комнаты!

Когда-то, в Грассе, В. Н. сказала мне: "Умирать Князь будет только со мной". Так оно и было.

В день смерти И. А. часто задыхался, но, по словам доктора, ничто не предвещало близкого конца. Вечером Вера Николаевна читала ему Чехова, до последней минуты голова его была ясной, до последней минуты он оставался писателем, интересовался литературой. Ему становилось все хуже, пульса не было, В. Н. хотела вызвать доктора, но голова его склонилась на подушку, агонии не было, сразу наступила смерть.

В своем замечательном письме в Америку В. Н. описала ту любовь, с которой парижане простились с Буниным. "... Все, с кем в эти тяжелые дни я общалась, проявили такую любовь и заботу обо мне, что я до гроба донесу восхищенную к ним благодарность. Каждый делал, что мог, и все лучшее в своей душе проявлял ко мне. Вообще атмосфера всех этих пяти дней была необыкновенно легкая. Не удивляйтесь, я думаю потому, что все было насыщено одним чувством скорбной любви. Я чувствовала, что все в горе, а не только жалеют меня и сочувствуют мне. Трогала меня и та любовь, которая относилась к Яну, как к человеку и писателю, а главное та простота, которая всеми чувствовалась, никакой не было фальши... И несмотря на горе, в моей душе останется навсегда чувство несказанной радости от того, что я увидела от людей...".

Сохранилось письмо 23 декабря 53 года. "... Спасибо за Ваши письма. Трудно привыкнуть, что его живого нет. Я не могу плакать, а потому, вероятно, еще тяжелее. ... Мне еще нужно жить и для приведения дел Яна и для увековечения его памяти. ... Нужна я и для Лени..." Домой из клиники Зуров вернулся, пишет она, "добрым, милым, заботливым", и 12 декабря она благословляет и благодарит Бога и всех, кто помог ей "спасти Леню"...

На восемь лет пережила В. Н. Ивана Алексеевича. Переписка наша стала более редкой, и почти ничего не сохранилось, кроме поздравительных открыток. Но дружба продолжалась... Я все удивлялась, как хватает у В. Н. сил на все: устройство вечера Князя в марте 1954 года, "все были довольны, но мне было тяжело", разбор архива и "Беседы с памятью", заботы об Лене, об его слабом здоровье, заботы о Ляле и Олечке, и многих других из литературного мира, "общественные дела"... и поездки на кладбище. В 1957 году первая часть "Бесед с памятью" была окончена, издателя не нашлось, "издаю по подписке". Но "пытка ожиданием продолжалась"... В конце концов, книгу обещали напечатать - "не знаю, можно ли верить?"

За месяц до ее кончины я получила последнюю открытку: "беседую с памятью" (первая часть оканчивалась 1906 годом, встречей с Буниным у Зайцевых), но мало. Слишком много всяких мелких и хозяйственных, и чужих дел, и сил не хватает, а хочется только "беседовать". Печатаюсь пока в "Новом Журнале", а скоро буду печататься и в "Гранях"...

Заболела Вера Николаевна в конце марта, болела недолго. За ней самоотверженно ухаживал Леня. На страстной неделе, столь ею любимой, 3 апреля, она скончалась. Я не могла быть на похоронах. Приехала в опустевший для меня Париж осенью. Попала как раз на панихиду по ней в церкви на бульваре Экзельманс. Слезы катились градом, и невозможно было остановить этот поток. Я подписывала мои письма "Верный Корси". За эту верность благодарила меня Ника в одном из последних писем.

"Не всем писателям посчастливилось найти в супружестве такого друга! ... Бесконечно был Бунин благодарен своей жене, которую ценил свыше всякой меры. Обо всем этом когда-нибудь будет рассказано обстоятельно. Прекрасный, простой и чистый образ Веры Николаевны встанет тогда во весь рост". 

Многие годы я добивалась увековечения памяти пребывания Буниных в Грассе. Мечтала о том, чтобы одна из улиц старого города, который так любил Иван Алексеевич, носила его имя. Это оказалось невозможным. Приближалось столетие со дня рождения Бунина, 23 октября 1973 года. Благодаря тому, что молодой и энергичный мэр Эрве де Фонмишель, муниципалитет и заведующий библиотекой Поль Форестье благожелательно отнеслись к моей идее "Дней Бунина в Грассе", жители и приехавшие из окрестностей узнали о Бунине. Все было устроено на широкую ногу.

Открытие памятника - мемориальной доски - на дорожке, ведущей к Бельведеру, торжественный прием в Мэрии. Другая мраморная доска была поставлена в высеченном углублении в скале у входа на виллу Жанет по дороге Наполеона. Прекрасно организованная выставка в новом здании библиотеки (мне удалось собрать более 500 экспонатов из разных стран) привлекла много посетителей. Доклады Зинаиды Шаховской и Марка Слонима в переполненном зале Казино. Заключительный концерт русского хора. И, конечно, почти ежедневные статьи в прессе в течение ноября способствовали большому успеху "Бунинских дней" 27, 28, 29 ноября 1973 года.

Имя Бунина не будет забыто в Грассе и окрестностях.

Это все, что мне удалось сделать.

Буду неустанно утешаться я, -
Этим ранним солнцем, дымом над селеньем,
В алом парке листьев медленным паденьем
И тобой, знакомая, старая скамья.



Стану их мечтами, стану бестелесным,
Смерти недоступным, - призраком чудесным
В этом парке алом, в этой тишине.